Be More Chill [Расслабься] - Виззини Нед

Это не спальня, это ванная. Дверь тут же закрывают ногой, обутой в женскую туфлю. Не тут-то было. Вваливаюсь внутрь и натыкаюсь на Стефани, одну из нашей «отпадной троицы». На фоне белизны унитаза резко чернеют ее волосы. Стефани рвет.

– Какого хр… – мычит Стефани, обернувшись ко мне. – Чего приперся? Кто ты вообще такой? Убирайся!

С подбородка у нее свисает ниточка слюны.

– Я угодил в переплет, поняла? Мне нужно спрятаться, – объясняю ей и, приложив палец к губам, пристально смотрю на Стефани.

Она вдрызг пьяна. Глаза заплаканы, лицо перепачкано блевотой. Но все равно она одна из трех самых красивых девчонок школы. Стефани вновь наклоняется над унитазом. Я забиваюсь под раковину и прижимаюсь к холодной трубе, покрытой прозрачными капельками конденсата. Потом пальцем тяну на себя дверь уборной. И тут же слышу, как с грохотом распахивается дверь в коридор.

– Да что за… – опять начинает Стефани.

– А? – отвечает голос Бака. – Ой, извини, я тут ищу…

– Ну, я тут блюю. Проваливай.

Дверь закрывается. Проходит минута, другая. Я, как мышка, тихонько сижу в темноте. Кап-кап. Кап. Кап-кап-кап. Капель сводит с ума. На меня капли не попадают, но сам звук… ужасно громкий и до оторопи человеческий. Вскоре до меня доходит, что это Стефани сплевывает водянистые остатки блевотины в унитаз.

– Ну и ночка, да? – говорю я.

Мне с трудом удается сложить слова в предложение и произнести их так, чтобы Стефани услышала.

– Угу.

– Тот парень, что заглядывал сюда, собирается меня убить. Спасибо, что не выдала.

– Сомневаюсь, что сделала это по доброте душевной. – Стефани хихикает. – В смысле, я вообще забыла о теб… буэ-э-э…

– Черт, ты там как?

– Паршивее некуда.

– Да? М-м-м, плохо.

Слышу, как она встает, делает три шага. В трубе рядом зашумело: Стефани моет руки, со скрипом трет ладони одна о другую.

– А я под кайфом, – докладываю ей из-под раковины.

– Правда?

Дверь туалета открывается, и на фоне светлой щели появляется ее красивая мордашка.

– Еще есть? – спрашивает Стефани.

– Не-а. – Мотаю головой.

– Ну и фиг тогда с тобой, – насмешливо говорит она, захлопывая дверь. – Нет от тебя никакого толку.

– Ага, нет. Бесполезный я человек, – бубню, сидя в темноте. – У тебя жвачка есть?

– Конечно.

Дверь в очередной раз приоткрывается, причем неуверенно (кажется, Стефани делает это ногой), и внутрь просовывается пластинка жвачки. Беру ее зубами, разжевываю. Опять темно.

– Спасибо. Я тут подумал, что у человека, которого тошнит, наверняка найдется жвачка.

– Ничего меня не тошнило.

– А чем же ты там занималась? Прочищала носовые пазухи?

– Сухая рвота. Стошнило меня раньше.

– Да? А с чего так?

– Я порезала себе вены, и теперь меня тошнит от чувства вины.

– Печально. Не могла бы ты открыть дверь, чтобы я подержался за твою ногу?

– Чего-чего?

– Подержался за твою ногу. Хоть за что-нибудь теплое. А то здесь только труба.

Дверь со вздохом открывается. Пригнувшись, чтобы яркий свет не бил в глаза, выползаю из-под раковины и беру Стефани за левую ногу. Поднимаю глаза. Она смотрит на меня как на занятный антропологический экспонат. На ней черное готское одеяние, больше смахивающее на ядовитый плющ, которая, высосав все соки из дерева, оставляет от него лишь пустотелую оболочку, цепляющуюся за воздух мертвыми ветвями. На шее у Стефани ошейник с хромированными шипами.

– А, так ты тот пацан, что понравился Хлое! – восклицает она. – Джереми?

Шип торчит параллельно ее носу. Груди – словно две гигантские горы.

– Ага. – Я покрепче сжимаю ее ногу.

– Ого! Ну и торкнуло же тебя. – Стефани склоняется и берет меня за подбородок. – Хлоя права: не очень-то ты симпатичный. Значит, берешь крутизной.

– Правда?

– Ну да. Типа: говоришь мало, вечно погружен в себя, а на самом деле кое в чем здорово разбираешься… Как-то так.

– Я во всем хорош.

Усмехнувшись, отпускаю ее ногу, встаю и задираю футболку, показывая свои «кубики».

– Видала?

– А это что у тебя? – Она тычет в фальшивые портняжные мышцы.

– Э-э-э… родимые пятна.

– Можно? – раздается голос из-за двери.

– Ш-ш-ш! – хором шикаем мы со Стефани.

– Еще у меня классные ягодицы. – Изгибаюсь перед раковиной, чтобы лучше было видно. – И я знаю, что по телику мы с тобой смотрим одно и то же. У меня нет и перхоти…

– Ты действительно забавный. – Стефани с улыбкой похлопывает меня по спине. – Хочешь, покажу мою новую супер-пупер-секси-татушку?

– Спрашиваешь!

Она медленно приподнимает подол платья, обнажая ногу, которую я обнимал минуту назад.

– Это не просто дурацкое современное тату, – объясняет Стефани. – Полинезийцы использовали при татуаже только простейшие геометрические узоры: линии и все такое.

Из-под подола показывается ее колено. Стефани поворачивается спиной. От лодыжки до края смятого платья (спорю, что на этом месте татуировка не кончается) через каждые полсантиметра нанесены аккуратные риски: эдакий тоненький, точно нарисованный лазером или бритвой железнодорожный путь.

– М-м-м…

– Классно, да? Обожаю эту татушку. Красивее нее у меня ничего еще не было. Поэтому я ее и набила.

Стефани стукает коленкой о коленку, точно маленькая, донельзя довольная собой девочка.

– Блин, – говорю я, отступая на шаг. – Такое странное.

Честно говоря, это не то слово, которое мне хочется произнести.

– Сама знаю. – Стефани делает большие глаза. – Я вообще трагично-странная. Пока, Джереми.

Она выходит из ванной, оставляя меня наедине с раковиной и пустотой. Вваливаются двое пьяных парней и совершают двухъярусный блевотный налет на унитаз. Меня они не замечают.

– Майкл!

Бреду по коридору, протискиваюсь между подпирающими стены подростками: те целуются взасос, вцепившись друг другу в волосы. Черт, как же паршиво! Хочется завалиться куда-нибудь с подушкой, с чьим-то телом… хоть с чем-нибудь, но здесь нет ни подушки, ни кровати. Нет свободного места, нет друзей! Все мои друзья внизу. Наверху одни лузеры, которые не желали дружить со мной, пока у меня не было СКВИПа. Ну а сейчас они сами мне не нужны. Лузеры, сосущиеся или играющие в видеоигры лузеры.

– Майкл!

Кого же еще мне искать? Неплохо было бы увидеть Кристин, однако я сомневаюсь, что она до сих пор торчит в той комнате одна. Наверняка с ней Джейк Диллинджер.

– Йоу, Джереми!

Бак! А, нет, не Бак. Рич. Стоит на лестнице между вторым и третьим этажами. Возвращаюсь и смотрю на него сверху вниз. На глаза Ричу падает потная челка, на лице – красная полоса.

– Что?

– Ты там трахался, что ли? – спрашивает он.

Довольно громко спрашивает.

– Ну, можно и так…

– Раз кончил, спускайся быстрее! Ты должен это увидеть!

И, не дожидаясь ответа, Рич, пошатываясь, сбегает по ступенькам. Осторожно иду за ним. Спустившись в гостиную, Рич сворачивает направо. Огибаем диван, выходим в зеленый коридор. В конце его – дверь, открытая или закрытая, не знаю: ее загораживает толпа парней. Сгрудились так плотно, что задние вынуждены чуть ли не забираться на плечи впередистоящим. Диковинная чирлидерская пирамида из пацанов. Наверное, дверь все-таки открыта. Парни негромко переговариваются. Странно только, что тихо.

– Придется ползти, – говорит Рич. – Ты просто обязан это увидеть.

Он на четвереньках протискивается между ног стоящих. Я – за ним. Сквозь плотный строй икр удается разглядеть толстый ковер и пару кроссовок у кровати.

– Что там?

– Чувак, ты совсем тупой? Джейк Диллинджер трахает Катрину, а мы смотрим.

– Ого! Постой, что ты сказал? Джейк? То есть это ноги Джейка?

– Ну да.

– О! – Я таращусь на ноги героя. – Значит, он расстался с Кристин?

– Заткнись и смотри!

Ноги Джейка почти не двигаются, а ног Катрины вообще не видно. Должно быть, она их раскинула. Попытки разглядеть, что там происходит, ни к чему не приводят: я вижу только кусочек потолка и промежности стоящих надо мной парней. Зато слышно хорошо. В основном – хрюканье Джейка. Так же он хрюкает на футбольном поле. Иногда – тоненькое поскуливание Катрины, вроде стона, какой издала Брук, когда я ее поцеловал. Означает оно «продолжай, не останавливайся». Изредка поскуливание прерывается хэканьем Джейка. И над всем этим – неумолчный шепоток и шиканье мальчишек: одни рвутся высказать свои остроумные замечания, другие опасаются, что Катрина заметит подсматривающих. Однако все звуки перекрываются грохотом рэпа.